Красные курганы - Страница 56

– Я – наследник Мстислава Святославовича, который доводится мне дедом.

– Двухродным, – уточнил Константин. – И это его земли я переорати решил, а не твои. Поначалу он мои отчины охапить захотел, да только не вышло у него, а затем уж и я. Долг платежом красен. И спор этот наш с ним. Ты же тут и вовсе ни при чем.

– Так ты на стол этот прав еще менее имеешь! – возмутился Мстислав.

– Я его по праву меча у Мстислава Святославовича отнял. Ныне мой он, и кончен разговор, – отрубил Константин. – Что же до вас касаемо, – повернул он голову к Александру Бельзскому и турово-пинским князьям, – и вам так же скажу. Рати на ваши земли я повел лишь в ответ, после того как вы на рязанские пришли. И никто вас силком ко мне не гнал, сами за поживой ринулись, да еще и степняков позвали. А теперь что же – не сумели в сече одолеть, так жаждете за столом своего добиться, так, что ли? Хотя, – он тут же резко изменил тон, желая дать надежду, а то уедут, чего доброго, – если ко мне с просьбой обращаются, то и я покладист становлюсь. Вот только поначалу давайте с царем порешим, а уж когда изберем его, тогда и разговоры вести станем. Все вернуть не обещаю, но часть отдам. В том, ежели вам, как Ярославу, моего слова мало, могу хоть сейчас роту на мече дать.

Выждав немного для приличия – вдруг кто-нибудь и впрямь таким бессовестным окажется, что попросит поклясться, – Константин вновь почтительно обратился к киевскому князю:

– Дозволь же теперь, Мстислав Романович, приступить к чтению харатьи.

Дождавшись, когда тот наклонит голову в знак согласия, рязанский князь повернулся к своему летописцу, махнул ему повелительно.

Тут-то все и началось.

Уже одно из самых первых положений, суть которого состояла в том, чтобы «все князья роту царю давали», вызвало такую бурю негодования, что угомонить разбушевавшуюся вольницу сумел только митрополит.

Поднявшись со своего места, он обвел укоризненным взглядом крикунов и негромко произнес:

– Зрю я, что ваше нежелание присягнуть будущему избраннику явно от гордыни бесовской исходит, коя матерью всем смертным грехам доводится. Негоже, глаголите вы, чтобы Рюриковичи другому Рюриковичу в верности клялись. Но в чем же тут непотребство зрите? Али ваши бояре и дружинники не такую же роту вам дают? Они же – суть такие, яко и вы, человецы о двух руках, двух ногах и голове. Более того, выходит, что у них умишка поболе вашего, ибо разумеют, что без роты вы им на куну малую не доверите. А как же царь вам верить возможет? И в чем тут поношение чести вашей? Вы ж не просто обычному Рюриковичу бразды в руки вручите, но самому изо вас достойнейшему, вами же избранному. Опять же иное в разум возьмите. Кто знает – может, именно вам эту роту давать и не придется. Может, это вам все прочие давать ее станут. Царь-то будущий ныне среди вас сидит, за этим столом.

Митрополит пристально посмотрел вначале на киевского князя, затем на смоленского, на галичского, не забыл и про Ярослава. Потом очередь и до всех прочих дошла. Никого не забыл, сумев каким-то непостижимым образом почти в каждого вселить веру именно в его собственное избрание.

Даже у самых захудалых после взгляда, устремленного в его сторону владыкой Мефодием, вдруг внезапно появлялась надежда: «А и впрямь – почему бы не я? Чем я-то плох?» И – князья угомонились.

А Константин лишь устало вздохнул. У него никаких таких мыслей не всколыхнулось, да и не могло. Ему владыка Мефодий глазами иное сказал: «Держись, княже. А если совсем невмоготу будет, то я подсоблю, не сомневайся».

С тем митрополит и сел. После его речи против клятвы верности никто и слова не сказал – следующее обсуждать принялись.

К счастью, дальше предложения пошли попроще. Споры, разумеется, все равно возникали, но были они непринципиальны, например по поводу сбора и дележа дани.

В тексте грамоты этот вопрос звучал следующим образом: «Исчислив число своих людишек, князь должен за каждого из них каждое лето вносить в царскую казну по две гривны серебром. Прочее же он может оставить себе, но, дабы смердов не обременять чрез меру, воспретить брать с каждого из них более трех гривен».

Тут, разумеется, в первую очередь возмутились те, кто побогаче.

– Ты сам, княже, сможешь ли с каждого своего смерда по три гривны получить? – криво усмехаясь, поинтересовался у Константина Владимир Рюрикович.

– Опять же сколько из них на дружину выделить надобно, – добавил Мстислав Удатный.

– И про монастыри с храмами не забыть, – уточнил Мстислав Романович.

Почти торжествующе – утерли, кажись, нос рязанцу, чтоб не шибко умничал, – князья приговорили жертвовать царю с каждого смерда по полугривне серебром, то есть половину общего сбора, сокращенного, таким образом, аж в три раза.

На этом порешили на сегодня закончить. Голова чуть ли не у каждого второго к тому времени уже кругом шла, да и предлог подходящий сыскался – вечерняя служба в храме вот-вот должна была начаться. В иное время князья на нее попросту рукой махнули бы – подумаешь, впервой, что ли, вечерню пропускать, но теперь все они прямо-таки пылали показным благочестием.

Как знать, может, именно религиозность и окажется решающим доводом, когда дело дойдет до выборов. Да и благосклонность нового митрополита тоже нелишне получить. Вдруг в самый последний миг голоса разделятся поровну и придется обращаться к духовному владыке Руси. И по всему выходило, что от этого спокойного невысокого человека зависит очень многое. Нет уж, спина от десятка земных поклонов не разломится, и лучше ими расплатиться, чем, поленившись, потом на самого себя досадовать.