Красные курганы - Страница 139

139

Словом, всевозможные меры предосторожности были правильны. Константина поначалу и вовсе уговаривали не ездить. Все три дня – с той самой минуты, как он узнал, что Ростислава собирается принять постриг в новгородском Михалицком монастыре, и чуть ли не до той, когда он уже уселся в ладью.

«Слаб ты еще», – говорили ему, обещая раздобыть иную невесту, покрасивее и помоложе. Пытались запугать, уверяя, что если его признают, то живым из града не выпустят. В ответ же слышали лишь краткое «Нет!». А что ему еще сказать, когда красивее ее, может, и есть какая-нибудь на белом свете, а вот милее…

Лишь один-единственный раз он снизошел до пояснения, да и то лишь из уважения к сану и заслугам говорившего. Это когда воевода Лисуня побожился, что все сделает сам в лучшем виде и привезет ее прямо в Рязань в целости и сохранности.

– Невесту, Лисуня, всегда крадет сам жених, – ответил он.

Потому и с собой он взял не ростовчанина, как хотел вначале, а воеводу Золото, который, пожалуй, единственный изо всего окружения не промолвил ни слова.

Из той же предосторожности Константин взял с собой не богатыря Кокору, слава о котором после его удачного поединка с монгольским батыром Сеце-домохом разлетелась по всей Руси, а двух неприметных спецназовцев из оставленного Вячеславом десятка.

Они и здесь, в этой халупе, сторожились – и свет особо не палили, и выходили только по нужде. Единственный, кто ушел почти сразу и появился лишь поздним вечером, был Тимофей Малой. Купец пришел с радостной вестью.

Давняя его знакомая еще по Ожску, некогда румяная, золотоволосая Забава, а ныне строгая сестра Ефросинья, через которую он и узнал в свой прошлый приезд о том, что в их монастыре решила найти себе приют дочь Мстислава Удалого, согласилась помочь.

Не забыла монахиня мук неразделенной любви, из-за которых и надела на себя лет десять назад монашеское одеяние, и она пообещала сообщить Ростиславе о том, что ее хочет видеть князь Константин, и вызвать ее назавтра к вечеру в большой, хотя и запущенный монастырский сад.

Если бы не невинная хитрость лекаря, вовремя подсыпавшего чего-то сонного в вечерний настой, то князь навряд ли уснул бы. Он даже и после того, как выпил его, еще час ворочался, терзаемый многочисленными опасениями, но затем наконец-то забылся в тревожном, тяжелом сне.

Как он провел утро и день, он бы и сам не рассказал. Помнил лишь одно – минуты тянулись как часы, и казалось, что этому ожиданию так никогда и не наступит конец.

А Минька расстраивался не зря. Все получилось и впрямь совсем не так, как в красивой мелодраме или приключенческом боевике.

Не пришлось героически преодолевать стену – двухметровый бревенчатый забор, потому что князь – остальных сестра Ефросинья не пустила – как-то по-будничному зашел в приоткрытую неприметную калитку.

Не было и упоительного сражения с численно превосходящим противником по причине полного отсутствия оного. Да и само свидание, за которым Минька попробовал было подсмотреть в щелку калитки, тоже не впечатляло…

Пасмурное небо, моросящий уже третий день дождик, смачно чавкающая под княжескими сапогами грязь и сырой, пронизывающий до костей ветер, мрачно срывающий остатки мокрой листвы с деревьев.

А если бы Минька мог услышать их бессвязный лепет, то разочаровался бы еще больше.

– Ты?

– Я.

– Пришел?

– Да.

– Зачем?

– За тобой.

Юный изобретатель еще больше бы удивился, если бы услышал, как Ростислава, собрав воедино все остатки душевных сил и отчаянно взывая к суровому логичному рассудку, еще и противится из последних сил радостно бьющемуся сердцу, требующему совершенно обратного.

– А долг княжой?

– Он в том, чтоб быть со мной.

– Я ведь уже монахиня.

И вновь со стороны Константина не было никаких уверток. Он только удивленно спросил:

– Ну и что?

И правда, ну и что? Но Ростислава еще пролепетала, с трудом держась на подкашивающихся ногах:

– А обет богу?

– Он простит.

– Простит ли? – спросила она, хотя внутренне уже понимала, да какая ей разница, но еще произнесла умоляюще: – Грех ведь.

А в ответ убедительное:

– Наоборот. Бог есть любовь. Противясь любви, ты противишься богу.

Это потом он удивлялся сам себе – откуда что бралось, откуда появлялись самые нужные, самые правильные слова, а сейчас он просто говорил их, совершенно не задумываясь. Сам ли? А может, за него разговаривало сердце? Разве ответишь.

– Ты правду говоришь?

– Разве я могу тебя обмануть?

И тут обжигающая, неукротимая в своем неистовом натиске волна любви, да что волна – девятый вал – смыла, разметала в стороны все вопросы, и остались только одни ответы на них и два человека – одни посреди клокочущей стихии, противиться которой никому не под силу. Да они и не пытались…

А потом влюбленные медленно, ни на миг не отрывая друг от друга счастливых глаз, пошли к выходу, и спустя несколько минут унылый монастырский сад почти опустел. Почти, потому что у распахнутой настежь калитки еще продолжала стоять сестра Ефросинья.

Она неотрывно, до боли в глазах смотрела на удаляющуюся пару, бредущую по тихой, узенькой новгородской улочке. Ее сухие тонкие пальцы плавно и безостановочно чертили в воздухе крест за крестом, а губы почти беззвучно шептали:

– Благослови вас бог. Будьте счастливы… за меня и… за всех нас.

И струйки усилившегося дождя, падая на ее строгое светлое лицо, моментально смешивались с солеными слезами и стекали по щекам, грустно капая на темную монашескую рясу.

notes

1

Был образован в 1158 г.

139