Красные курганы - Страница 132

132

Между тем крики о том, что князя убили, мгновенно долетели до воинов всех полков, рубившихся в основном строю. Такое сообщение может иметь совершенно разные последствия. Либо войско, потерявшее полководца, перестает сопротивляться, либо силы его удваиваются от желания отомстить.

Основных факторов, определяющих этот выбор, всего три.

Во-первых, как воины относились к своему полководцу.

Во-вторых, нужна ли эта победа им самим.

А в-третьих, как подать это известие, какие интонации в него вложить. Если испуганный стон, подразумевающий вопрос «А что же с нами теперь будет?» – это одно, а если ярость боли от утраты, за которую надо немедля отомстить, то совсем другое.

Как раз это и произошло с русскими полками. Жуткое известие лишь добавило им силы. Прогнутый строй почти тут же понемногу начал выпрямляться, и чаши незримых весов, определяющих победу, зависли в шатком равновесии. Какая перетянет – неизвестно. А резервов уже нет, все пущены в дело.

Но тут раздался новый крик, на сей раз радостный, даже торжествующий:

– Живой! Живой!

На вершине холма, отчетливо видимый всем, действительно стоял Константин. Одной рукой он обнимал за плечи Юрко. И лишь тем, кто находился вблизи, было видно, что князь просто повис на нем, удерживаемый на ногах лишь благодаря могучим рукам воеводы Ряжского полка.

Но кому интересны такие мелкие, незначительные подробности, когда гораздо важнее его жест правой руки в сторону врага – мол, вперед.

«Раз он так указывает, стало быть, побеждаем поганых», – решил каждый второй.

А каждый первый просто еще яростнее замахал мечом, разя нехристей направо и налево.

И тут же в сердце каждого воина вмиг появилась такая вера в победу, которую уже ничем нельзя было сломить, а отнять ее только вместе с жизнью. Они и раньше были уверены в этой победе. Да и как иначе, если сам князь сказал, что так и будет, но тут эта уверенность и вовсе переросла в веру, ту самую веру, о которой еще в евангелии сказано, что человек, имеющий ее, может даже горы с места сдвинуть. Степняки же по сравнению с горой и вовсе пустячное дело.

Вот только на самом деле Константин указывал вовсе не им. Это был знак Сергию, чтобы тот немедля возвращался к своим камнеметам – пришла их пора, и давно пришла. Да и указывал он недолго.

Едва Сергий засуетился возле камнеметов, как силы окончательно оставили рязанского князя, он еле слышно шепнул Юрко, чтобы тот его опустил на землю, и устало закрыл глаза. Но это уже ничего не могло изменить. И не важно, сидел бы Константин, стоял или вовсе лежал бы, потому что русская чаша на незримых весах богов войны вмиг потяжелела. Не гири на ее сторону легли – камни увесистые, что в монголов полетели. Из каждой катапульты за раз по нескольку десятков валунов. Да все увесистые, по три-четыре килограмма, а то и вовсе с полпуда.

А еще через минуту новая гирька окончательно склонила в русскую сторону весы победы. Это двухтысячная лава, ведомая Басыней и подкрепленная полутысячной переяславской дружиной, с хрустом врубилась в хребет степных волков, которые испуганно заметались в образовавшемся котле, теряя надежду вырваться из страшного капкана.

Возвышенность, на которой располагался Субудай-багатур, была расположена почти у Днепра, то есть несколько в стороне от места основных событий. Лавина русских ратников пронеслась, не затронув ставки полководца, поскольку Басыня счел, что сперва надо помочь своим, а с прочими всегда успеется.

Едва русская лава врезалась в незащищенные спины монгольских воинов, как Субудай мгновенно понял, на чьей стороне окажется сегодня победа. А поняв, он сделал последнее, что еще было в его силах, – попытался спасти оставшихся у него людей.

Было их всего ничего – сотни три, не больше. Они не входили в состав ни одной из тысяч, оставаясь в непосредственном подчинении старого полководца. Воины эти очень редко участвовали в битвах, но каждый из них ценился повыше любого тысячника, потому что всех их в свое время подарил Субудаю сам Чингисхан, выделив эти три сотни из своего тумена кешиктенов. Вот их-то и спасал сейчас одноглазый полководец, спешно направляясь к Днепру. Их и себя. Вернее, не только себя, но в первую очередь свое будущее, свое продолжение и свою надежду – сына Урянхатая.

«Если только он жив, то, увидев меня на другой стороне Днепра, обязательно поймет, что все кончено и надо немедленно идти на воссоединение со мной», – думал старый Субудай.

Даже оказавшись на противоположном берегу, он еще медлил с уходом, благо никто не пытался его преследовать. Некоторое время он старательно вглядывался единственным глазом в тыл русичей, но, так и не заметив схватки, которая действительно уже закончилась, горько вздохнул и направился прочь, держа путь на юго-запад.

Через два часа его отряд нагнал восьмерых всадников. Субудай сразу узнал их. Тогда-то он и услышал печальную повесть о последних минутах жизни своего сына, который сумел-таки поразить меткой стрелой русского князя.

«Он не слышал о том, как его люди жестоко оскорбили меня, но все равно отомстил», – тепло подумал полководец, но бежавших с поля боя все равно должно было покарать. Однако они сражались бок о бок с его сыном, а потому смерть их была почетной, без пролития крови.

Те даже не противились, когда дюжие батыры хладнокровно запрокидывали их головы и ломали хребет. Кара была воспринята ими как должное, потому что так говорила великая Яса.

Рязанский князь на самом деле был еще жив. Во всяком случае, так казалось ему самому. Вот только немного странно было наблюдать за тем, как сжимаются в беспощадное, неумолимое кольцо тысячи Басыни и пеший строй могучих полков Рязанской Руси. Странно, потому что вид сверху был для него непривычен.

132