Красные курганы - Страница 113

113

– Ну, разве что пару раз, не больше, – протянул он, лукаво улыбнувшись. – Но только если узнаю, что он итальянец. А что до учебы, то я ведь не так уж много и знаю. Иная старая женщина в каком-нибудь селении может сделать куда больше. – Он закатил глаза вверх, будучи не в силах выразить всю глубину ее познаний. – Я, конечно, сразу прошу ее научить меня всему, что она знает, но в такие минуты понимаю, как же скудны мои сведения.

– Процесс познания бесконечен. – Настала пора философствовать князю. – Мудрый тем и отличается от дурня, что не гнушается учиться всю свою жизнь, а в конце ее говорит: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». Это сказал очень умный эллин Сократ, перед которым в то время преклонялись все жители Афин.

– Это он поскромничал, – заметил Мойша.

– Не совсем, – отозвался князь. – Потому что в конце сразу добавил: «Но другие не знают даже этого».

– А откуда все это тебе известно, княже? – полюбопытствовал лекарь.

– Из книг, – просто ответил Константин. – Я ведь такой же, как и ты. Только ты учишься лечить и стараешься сделать это как лучше, а я учусь княжить. Вот только у меня это не всегда хорошо получается. Стараешься сделать как лучше, а получается… как всегда. Потому и учусь – и у книг, и у людей.

– А у других князей? – уточнил еврей.

– У всех, – коротко произнес князь. – Поучиться всегда есть чему. Вон и у тебя тоже.

– У меня? – искренне удивился Мойша. – Чему может научить глупый лекарь, который и сам-то недоучка, такого мудрого князя, как ты? Разве что тому, как надо лечить, да и то совсем немножечко, но я не помню, чтобы ты интересовался, как я составляю снадобья и для чего они служат.

– Я о другом, – пояснил Константин. – Например, об умении не сдаваться судьбе. Между прочим, очень полезный и наглядный урок. Вот я смотрю на тебя и верю, что еще сумею кое-что исправить. Ты же не сдавался обстоятельствам, которые были против тебя. Поставил себе цель – научиться лечить людей и все равно добился ее.

– Ты имеешь в виду царскую корону, от которой ты был в одном шаге? Ты все-таки хочешь ее получить? – помолчав, задумчиво спросил Мойша.

– Нет. Это не главное. Корона нужна для единства Руси. Я совсем о другом. Но для этого мне вначале нужно отсюда убежать.

Мойша как-то по-птичьи склонил голову влево и пристально посмотрел на князя.

– Я – лекарь, – произнес он медленно. – Я стараюсь, чтобы человек выжил, а не умер, чтобы он был здоров, а не болен. Я не люблю, когда люди плачут. Мне больше по душе, когда они улыбаются. Думаю, что когда ты убежишь отсюда, то на Руси прибавится тех, кто станет плакать от боли, горя и смертей. Ведь ты хочешь отомстить тем, кто посадил тебя сюда.

– Нет, – отрезал Константин. – Если я не убегу, то они сами отомстят себе. Я хочу их спасти. Скоро они пойдут в степь и встретят там свою смерть. Единственные полки, которые сумели бы победить тех, кто в степи, – это мои. Но их надо собрать, а без меня это сделать некому. Был, правда, еще один человек, но он сейчас далеко отсюда, если вообще жив. Теперь ты понимаешь, для чего я хочу убежать?

– Только не сейчас, – покачал головой Мойша. – Даже если бы я и захотел тебе помочь, сейчас ничего не выйдет. В Киеве полно ратников. Как ты пройдешь незамеченным?

– Они скоро уйдут, – вздохнул Константин. – Уйдут в степь, навстречу своей смерти. Но я все равно могу успеть. Если бы ты согласился мне помочь, то я бы назвал тебе одно имя. Этот человек может помочь собрать полки заранее, пока я здесь, а когда все уйдут из города и побег станет возможным, то я сразу выеду к ним.

– И ты доверишься еврею, который может тебя обмануть из страха перед карой? – спросил лекарь.

– Обмануть может любой, и неважно, кто он – еврей или русич. К тому же ты доверился мне и не побоялся. А если все будет как надо, то мы уйдем вместе, так что тебе тоже не грозит никакая кара.

– Это если все пройдет удачно, – заметил Мойша. – А если нет, то тебя вновь водворят в этот поруб, а меня… Да и нехорошо это. Служить надо одному, а то сам себя не станешь уважать.

– Это дело поправимое, – заметил Константин. – Представь дело иначе. Когда Мстислав Романович уходит из города?

– Через пять дней.

– Представь себе, что через пять дней я предложу тебе перейти ко мне на службу. Если ты дашь согласие, то киевского князя все равно предупредить об этом не сможешь, ведь его уже не будет в городе.

– Ты хитрец, княже, – слабо улыбнулся Мойша. – Но мне надо подумать, а пока… – Он слегка замялся, но затем продолжил: – На днях ко мне подходила некая молодая княгиня. Наверное, выведала, что, кроме меня, к тебе никого не пускают, вот и попросила, чтобы я спросил тебя кое о чем. – Он вдруг засуетился, начал зачем-то переставлять на столе горшочки и скляницы, создавая еще больший беспорядок, и негромко, но так, чтобы Константину было хорошо слышно, забормотал себе под нос: – Я маленький глупый еврей. Я сказал ей, что не хочу терять свое хорошее место, что за все блага мира не буду у тебя спрашивать, верно ли то, в чем тебя обвиняют или нет. Разве мне станет от этого легче, теплее или добавится серебряных гривен в калите? Таки нет. У меня от этого прибавится только седых волос и сделается такое сердцебиение, что настой из мяты пополам с марьиным корнем, пустырником и синюхой придется пить мне самому, а не нести той толстой старой киевской боярыне, которая его заказала.

– Неправда, – произнес Константин.

– Что неправда? – удивился Мойша.

– Все неправда. В том, в чем меня обвиняют, нет ни капли правды, – пояснил Константин.

– Ай, – досадливо отмахнулся лекарь. – Какое мне дело, правда оно или нет. Это ваши княжеские дела. Если бы Мойша был бы князем, он бы вникал в них, но он всего лишь несчастный еврей. – И затараторил почти без остановки: – Я так и сказал ей, а теперь говорю тебе, а выйдя отсюда, снова скажу ей, хотя мне ее очень жаль, потому что она переживает, а это сразу видно, когда человек переживает, потому что у него тоже делается сердцебиение. Но какое до всего этого дело бедному Мойше?! Я так и скажу ей, что не стал спрашивать, правда ли то, в чем обвиняют князя, и что я честно предупредил тебя, когда ты ответил, что это неправда, и сказал, что все равно ничего не буду передавать, потому что мне это запрещено, и потому ничего ей не скажу, вот, – перевел он дыхание.

113